Пожалуйста, не сгорай...
Ведь кто-то же должен гореть...
За углом начинается Рай,
Нужно только чуть-чуть потерпеть(с) Флер
Осторожный вдох, затем – судорожный выдох. 
Если не дышать, то немного легче. Надо попробовать дышать как можно реже, тогда, возможно, все пройдет быстрее…
Ева мучительно подняла глаза с красными, опухшими веками, к потолку. Момент, которого она боялась, наступил. Два прошедших дня девушка провела так, словно очутилась в Раю. Ей безумно нравилось находиться в ШНыре, общаться с дружелюбными ровесниками, которые заряжали своим оптимизмом и любовью к жизни. Еще Еве очень понравилось в пегасне. Она с удовольствием помогала убирать в денниках, чистить и кормить лошадей, а потом, вечером, когда все шныры расходились по своим комнатам, нравилось стоять и слушать сонное фырканье пегов и скрип деревянной двери, которую ветер тревожил осенним дыханием. Кавалерия была против такой активности бывшей ведьмарки. Она утверждала, что девушке нужен отдых. Но для Громовой вдруг открылся новый, гораздо более яркий, полный всех цветов и оттенков палитры мир. Она спешила жить, спешила радоваться, и, как оказалось, не безосновательно…
Углы подушки, на которой спала Ева, давно стали равномерно влажными – от слез. Ощущение нехватки псиоса пришло к ней сегодня ночью, часа в три. Поначалу это была легкая, едва уловимая тревога и почти незаметная тошнота. Но как стремительно приближалось утро, так же быстро приближался и пик ломки. Самое ужасное, что он еще не наступил – это Громова хорошо знала по своему опыту – а девушке уже хотелось выть и кататься по полу. На завтрак она не пошла, притворившись спящей, а Кавалерия, видимо, так и не захотела ее будить. И вот теперь бывшая эмпатка лежала, уставившись в потолок, наматывала пододеяльник на локоть, и не знала, что ей дальше делать. Терпеть уже было невыносимо, но и отвлечься – нереально. Сильно ли отвлечет человека, у которого из руки торчит цыганская игла, к примеру, чтение или рисование? Вот именно…
Ева встала, быстро оделась, и стала измерять шагами комнату. Голова кружилась, рассеивая внимание. Но стоило лишь мимолетно задуматься о том, где же достать псиос, как мозг начинал работать с невероятной  четкостью, генерируя множество идей. Некоторые из них даже не были так безумны. Ева испуганно отгоняла эти мысли, и снова чувствовала, как перед глазами все плывет. Ее трясло от холода, хотя в комнате было тепло.
Посмотревшись в зеркало, Громова пришла к выводу, что выглядит она, мягко говоря, не важно. Под глазами залегли хорошие синяки, и без того бледная кожа теперь была мелового оттенка, губы сжаты в тонкую ниточку, нос заострился. Что же делать? Если сейчас придет Кавалерия, она обязательно все поймет. Девушке не хотелось казаться слабой и беспомощной, женщина и так достаточно много возилась с ней эти два дня. В первую ночь, она, вроде, даже не спала, дежуря у ее постели.
Мне надо выйти, на свежем воздухе обязательно должно стать легче.
Громова накинула легкую осеннюю курточку на плечо, направляясь к двери комнаты, как вдруг ее настигла мысль. 
Это самообман! Выйдя на улицу, я не стерплю, и кинусь вон из ШНыра, на поиски псиоса, прямиком к ведьмарям.
Нет, неправда! Мне просто нужен свежий воздух!
А как же Калерия? Ты о ней подумала? Просто возьмешь вот так, и перечеркнешь все, что она для тебя сделала, что вам пришлось пережить?
Девушка так и застыла, с рукой, протянутой к дверной ручке и выражением крайней растерянности на лице.
И вдруг я в обломках стою,
Побелела как мел.
Я правильно сделала, Дух?
Это так ты хотел? (с) Флер

Отредактировано Ева (2012-02-08 01:57:18)

И пряча лицо в ладонях,
Я думаю о завтрашнем дне
И вижу караваны китов 
Под свинцовым северным небом (с) Флер

Кавалерия вернулась неожиданно и очень не вовремя. Или же, наоборот, – в крайне нужный момент. Тут с какой стороны посмотреть. Громова же сейчас разрывалась на две половины: одна тянула ее искать «средство от всех бед», а вторая – настойчиво утверждала, что это неправильно, и надо только потерпеть. Больше всего Ева опасалась, что первая половина возьмет верх, и тогда уже она совсем не сможет соображать, а станет с безумством в глазах рваться вон из ШНыра, долой от своего последнего шанса выжить. Судьба нередко дает вторую попытку все исправить, но вот третьего шанса не будет точно. Девушка послушно вернулась в комнату вслед за женщиной, осторожно присела на кровать, а потом, недовольная таким местом расположения, пересела на стул возле письменного стола. Вид довольно аппетитного завтрака на подносе вызвал у Евы только новый приступ тошноты. Даже пожелай она этого очень сильно, есть в ближайшее время она просто физически не сможет. 
- Не хочу никому навязывать свой взгляд на вещи, но в походы лучше отправляться, позавтракав.
- Я не голодна, правда, - ответила Громова, поспешно отводя взгляд и от подноса, и от Калерии, бессмысленно разглядывая плафон на старой, уже пережившей свои лучшие годы, настольной лампе. 
Ну, конечно, директриса заметила. Более того – она все прекрасно поняла. Это подтверждал следующий вопрос.
- Что, совсем худо?
- Страшно, - честно призналась Ева, решая, что отпираться все равно бессмысленно, - боюсь совсем контроль потерять.
- Я никогда еще так долго не затягивала с …, - неловкая формулировка заставила Громову запнуться, и сделать глубокий вдох, тем самым усиливая головокружение, - в общем, я почти сразу находила способ прекратить это состояние.
В голове замелькала вереница воспоминаний. Сколько раз она, не помня себя от псиосной ломки, сломя голову бежала и искала кого-то из главных ведьмарей. Сколько нелепых поступков, сколько унизительно-умоляющих взглядов… И самое противное, что это все постепенно переставало быть для Евы сдерживающим фактором. Девушка не чувствовала уверенности в том, что у нее не возникнет резкое желание вернуться ко всему этому. Наверное, где-то даже глубоко в душе зачатки такого желания зарождались. 
- Может и правда меня к кровати привязать? - совершенно серьезно предложила она, с надеждой глядя на Калерию. Так бы было намного спокойней, уверенней. По крайней мере, для самой бывшей ведьмарки – точно.
Неожиданно девушка почувствовала себя совсем плохо. Казалось, что-то разрывает изнутри. Мгновенно покрываясь холодным потом, Ева схватилась за край стола, царапая короткими ногтями полировку и опрокидывая на себя чашку с какао. По всему телу прошла мучительная судорога, дышать стало еще сложнее, а воздух был противнее запаха паленой резины – тошнотворный, колючий, будто пережженный. Девушка быстро подалась назад, теряя равновесие, и только чудом успела встать. Стул со стуком упал на спинку. Громова заспешила в самый дальний угол комнаты, с каким-то суеверным страхом разглядывая дверь. Потом перевела взгляд на Калерию. Хотела попросить, чтобы женщина заперла вход, но только сильнее стиснула зубы.
Больше ни шагу, - приказана она себе, вжимаясь в угол со всей силой, - просто сидеть. И просто ждать. Все обязательно прекратится.

Отредактировано Ева (2012-02-08 05:11:48)

А небо хочет упасть 
Оно потеряло покой 
Небо хочет лежать на земле 
Раскинув руки в траве (с) Флер

Ева смотрела на женщину суетливым, полуосознанным взглядом. Приблизительно с половину ее слов она вообще не услышала, остальная половина доходила до сознания медленно, с безнадежным опозданием. Даже ворвавшийся в комнату и рычащий Октавий воспринимался более реальным. Девушка с плохо скрываемой злостью посмотрела на пса, хотя до этого они довольно мирно сосуществовали. Теперь же пес ужасно раздражал, и Громова не могла ничего с этим поделать, буравя его взглядом. Возникло острое желание кинуть что-то в Октавия, или просто выпихнуть из комнаты, схватив за шкуру. Это пугало – раньше Ева к животным всегда испытывала тайную страсть, а обидеть живое существо для нее было равносильно убийству. Только ценой ужасных усилий ей удалось отвести взгляд, и отвернуться к деревянному шкафу. Нехватка псиоса открывала все новые и новые стороны души Евы. Интересно, это черты характера, которые всегда у нее присутствовали, только удачно маскировались, или же все же только пагубное влияние зависимости? Хотелось верить, что все-таки второе. Бывшая эмпатка не смотрела на женщину, опасаясь испытать что-то похожее и к ней.
- Ты не одна... А я не уйду…, - словно через пелену доносился до девушки голос Калерии. 
- Спасибо, - одними губами прошептала девушка, хотя сказать хотела совсем другое.
- Хочешь, пойдем в лабиринт погуляем? Там сейчас лето.
Помедлив, Ева неуверенно кивнула. Может, ей действительно станет легче там, где природа не ведает, что такое холод и осень, увядание цветов и листопад. Там сейчас, наверно, легкомысленно порхают пестрые бабочки, перелетая с цветка на цветок. И немного сырой запах зелени приятно обволакивает.
- Да, я хочу, - уже более уверенно сказала Громова и осторожно поднялась, направляясь к двери. Калерию и Октавия она обошла как можно более дальней траекторией, насколько позволяли размеры комнаты. Девушка понимала, что внутри нее словно застыл, притаился опасный дверь. И стоит только на секунду поверить, что он исчез, как эта тварь выйдет из-под контроля, и тогда уже поступки Громовой будут совсем ужасными. 
Они вышли из комнаты, медленно направляясь к выходу. Еву шатало, но она упорно старалась держаться на расстоянии от Калерии, сама восстанавливая равновесие при помощи стен и прочих устойчивых предметов по пути. 
На встречу им прошла группа средних шныров, которые о чем-то оживленно болтали, но тут же замолкли, как только увидели Еву и Кавалерию. Вежливо поздоровавшись, они зашагали дальше по коридору, то и дело оглядываясь и кидая любопытные взгляды. Громова опять почувствовала ужасное раздражение, которое зачастую ей вообще было несвойственно. 
Что, у них своих забот мало? Обязательно лезть не в свое дело? И зачем вообще по коридорам шататься, работы у них мало? И так громко смеяться?! И разговаривать?!
Ева остановилась и сжала руки в кулак, а затем резко развернулась, и…шныры уже скрылись в одной из комнат, а это значило, что выражать недовольство было некому. Громова рассеянно посмотрела на свою ладонь, на которой отпечатались следы от врезавшихся ногтей – так сильно она сжимала кулаки, и, словно не доверяя своей руке, пару раз сжала ее и разжала. Она и не подозревала, что может злиться с такой силой.

Отредактировано Ева (2012-02-08 14:15:32)

Хорошо, что они уже добрались до лабиринта. Здесь было тихо, спокойно, тепло. Между вечно зеленых кустарников прятался ветер, тихонько шелестя листьями. Ева осторожно села на непривычно прогретую землю, упираясь спиной о высокое и массивное дерево. Девушка закрыла глаза, чувствуя, как магия закладки постепенно наполняет ее силами, уменьшает головокружение, дарит ощущение спокойствия. Облегчение наступило почти сразу, не убирая боль, но делая ее менее заметной, приглушенной. Как следствие – сознание работало и воспринимало окружающий мир в разы лучше. Громова уже не боялась, что может сорваться от одного неловкого прикосновения или слова. Теперь можно без былой опаски посмотреть на Кавалерию, которая весь путь была вынуждена следовать где-то позади. Жаль, если это обидело женщину. Меньше всего на свете Еве хотелось расстраивать ту, благодаря которой она до сих пор жива и имеет надежду на светлое будущее. Но пусть лучше так, чем если бы бывшая эмпатка сказала бы, или сделала что-то, о чем бы в последствии очень сильно жалела.
- Можно вопрос? – виноватым тоном обратилась она к Калерии, пальцами стараясь поймать порхающую вокруг бабочку, - а как становятся шнырами? Нет, я знаю, что прилетают пчелы, но почему они прилетают к кому-то конкретно? В Москве огромное количество подростков.  Как-то же они делают выбор?
Если внимательно вслушиваться в слова Громовой, то они имели еще и оттенок легкой зависти, досады. Как бы хорошо она не сдружилась с остальными ребятами, настоящим шныром ей никогда не стать – это Ева понимала хорошо. Хотя, ей грех жаловаться – в ШНыре приняли как родного человека, а Калерия и вовсе возится с ней так, словно с собственной дочерью, а не бывшей ведьмаркой, которую знает меньше четырех дней.
Интересно, какая она, двушка? Что-то же есть в этом мире такого, что заставляет шныров отказываться от собственного эгоизма, амбиций, жертвовать собой? Они как не с нашей планеты, общество которой давно все делает из-за собственной выгоды. Наверное, в них огромное количество любви. Ко всему живому вокруг. Ведь только когда мы искренне любим, мы думаем о другом человеке больше, чем о себе. Даже Наста, на первый взгляд колючая, задиристая, обладает большим человеколюбием. Громова слегка улыбнулась, вспоминая свою новую знакомую, которая, не изменяя старым привычкам, сразу, в лоб назвала ее «вдовой». Сначала Ева не понимала, за что заслужила такое прозвище, но потом ей быстро объяснили, что шнырка называет так всех, за исключением, разве что преподавательского состава школы и Кузепыча с Суповной. Оно и понятно: получить по лбу увесистой поварешкой никто особым желанием не горит. Шныры в этом плане очень простые и открытые.

Ева протянула руку к  подбежавшему Октавию. Пес подозрительно обнюхал указательный палец и снисходительно позволил себя погладить по узкой, милой мордашке. Но стоило девушке попытаться почесать его за ухом, как Октавий тут же оскалился, а потом, гордо задирая лапы, убежал восвояси. Громова проводила его веселым взглядом, и рассмеялась. Вот уж точно – Император!
- А Ваш первый поступок, Вы помните? – повернувшись, спросила Ева. Может, конечно, Кавалерия и права, утверждая, что настоящих самоотверженных поступков в жизни каждого человека не так уж и много, но вот к самой женщине это не имело никакого отношения. Ее поступков, наверняка, хватило бы не на одну пятерку шныров. Сколько всего Калерия пережила, скольким людям помогла, не усматривая для себя никакой выгоды! Насколько должна быть сильна ее вера, что она не сломалась даже после потери самых близких людей?
Если есть человек, который способен на такие поступки, то что тогда по сравнению с ними теперешняя проблема Громовой? Мелкая преграда, пыль. Она, конечно, не шныр, но это же не означает, что она не может жить по их законам.  Громова внимательно смотрела на женщину, которая постепенно превращалась в ее глазах в ту  личность, которая есть у всех молодых людей, для того чтобы следовать в определенном направлении, а не слепо натыкаться на стены различных жизненных позиций. На такого человека они всегда ровняются, хотя никогда и не достигают намеченной цели. Нет, это не идеал, и не кумир, но что-то вроде наставника. Раньше таким человеком для Громовой была мать, хоть девочка и не отдавала себе в этом отчет, так как была еще не в том возрасте. Теперь же место матери заняла Калерия. Детские воспоминания заставили отвлечься Еву от темы ныряльщиков и золотых пчел.
- А я у меня брат был…есть, - сказала она, непонятно почему испытывая острое желание поделиться этим с женщиной, -  на год старше. Мы когда еще вместе жили, он постоянно жаловался, что я страшно рассеянная и недисциплинированная. Но перед родителями и другими взрослыми всегда меня выгораживал. Я однажды дорогой музыкальный проигрыватель сломала. Случайно…Так он потом месяц из дому никуда не выходил, был наказан вместо меня. Я тогда даже маме призналась, что это я во всем виновата, но она не поверила. Актер из Матвея был искусный.
Девушка улыбнулась теплым воспоминаниям.
- Наверное, если бы сложилась какая-то определенная ситуация, он тоже мог бы стать шныром.

Отредактировано Ева (2012-02-10 03:58:38)

Рассказ Калерии о своем первом поступке органично влился в образ женщины, который уже успела сотворить Ева в своей голове. Лошади, конкур…Все казалось правильным, логичным, органичным, что ли. Громова слушала внимательно, уже без опасения смотря на собеседницу,  кажется, даже не моргала. Спокойный голос директрисы обманчиво внушал впечатление, что Калерия ни разу ни о чем и не пожалела. Хотя... Может, и действительно не пожалела. Еве казалось, что Калерия (да и все шныры) даже мыслит по другому, ни как обычные люди, руководствуется совсем другими идеалами, идеями. Это нормально. Это и делает ШНыр таким уникальным.
- Куда больше меня волнует то, что он был/есть. Что-то случилось? Вы не общаетесь?
Ева замерла, ожидая почувствовать обычную тупую ноющую боль в груди, что случалось каждый раз, как она возвращалась к воспоминаниям, и… ее не последовала. Не был этого болезненного, но  привычного ощущения, что кто-то грязным пальцем ковыряется у нее в душе, расспрашивая о родственниках. И Громовой вдруг захотелось все рассказать Кавалерии, сильно-сильно. Она неуверенно начала свой рассказ с того момента в жизни, когда отец ушел к другой женщине и вдруг ее понесло. Она взахлеб, на одном дыхании и очень подробно описывала болезнь матери, при этом неодобрительно хмурилась. Про ее смерть она  говорила совсем тихо, словно боясь, что их подслушают, но тоже очень быстро и не запинаясь. Потом – интернат,  ее сложные отношения с его обитателями, разлука с братом, собственные чувства, когда она узнала, что Матвея к себе забрал ни кто иной, как объявившийся папаша.. Дети, лишенный родителей, обязаны взрослеть быстро, по-другому и быть не может. Девушка стала самостоятельной в шестнадцать лет, когда впервые встретила Белдо. С болезненной улыбкой она описывала, как первые месяцы буквально летала на крыльях счастья, что она кому-то такая дорогая и нужная. О ней заботились, ее любили, ею дорожили. А затем – такое жестокое разочарование, и новость о собственной скорой кончине. И так уже не особо сильная духом Ева тогда вообще сломалась, перестала жить, радоваться. Ела и спала только потому, что так надо. И дышала. В работе искала не спасение, но забвение. Забвение… Его давал псиос, хоть и на такие короткие промежутки времени. Чем больше псиоса – тем больше возможности просто отключится от всего этого. Забыть, не думать, а просто глупо и пьяно улыбаться в тот момент, пока ты медленно умираешь…
За те пятнадцать минут, что девушка говорила, Кавалерия узнала о ней практически все, чего больше никому не было известно. Ева поняла, что опять плачет лишь в тот момент, когда закончила говорить и резко замолчала. Недоуменно провела ладонью по щекам, смутилась. Может ей так только показалось, но после своего рода «исповеди» ей стало легче дышать. Хотя, возможно, это просто отступает ломка.
- Слушай, а давай ты, по самочувствию, на занятия походишь? Не на все. На этику ко мне, на историю. Хочешь?
Быстро приходя в себя, Громова улыбнулась:
- Хочу, - кивнула она, - а можно еще и на тренировки по полетам. Я только рядышком тихонько постою, просто посмотреть. Никому мешать не буду.
Она встала с земли, и задумчиво стала ковырять коротким ногтем толстую кору дерева. На нем кипела жизнь – самые разные букашки-таракашки тысячами спешили по своим важным, только им известным делам. И было в этом что-то жизнеутверждающее, внушающее надежду, что все будет хорошо.

Отредактировано Ева (2012-02-27 17:18:47)