Это была игра Гая, и по законам жанра он всюду был прав. Что хочет услышать - услышит, что хочет сделать - сделает. 
Но раз уж ситуация настолько определена и нет возможности что-то изменить - стоит ли опускаться до просьб.
Сами все предложат, сами все дадут. Потом, возможно, догонят и добавят, но это уже крайности.
А пока можно пить кофе и вздрагивать от каждого стука двери, и боясь, и желая увидеть шныров, и лучше бы всех и невредимыми.
Но нет, увы и ах, это Белдо, вот уж кто не лишний на этом празднике жизни. И празднике враждебности. Все, мятое бесформенное лицо Гая, яркий попугайский наряд Белдо, острые каблуки местной секретарши - было враждебным, воинственным. И только сутулая фигура Долбушина ставила вопросительный знак в конце этой трагикомедии, разыгрывающейся уже много часов в унылом, пахнущем неоконченным ремонтом и гиелами, штабе врага.
- Как ты верно сказал, мы не играем. И никто, кроме желающих, ничего их себя не строит, - вполголоса ответила Кавалерия.
Гай уже весь издергался, не то по злобе, не то от жажды продолжения диалога.
- А ценности у нас, известно, разные. И то, что ничего не стоит для вашей организации, для меня - вся жизнь. Хоть в ней и нет пасторальных радостей, - женщина перевала дух и продолжила: - Как ни прискорбно, эта жизнь теперь не в моей власти. И ты сам вполне можешь доказать себе все прописные истины, какие только пожелаешь. У тебя отлично поставлена речь.
Неработающие нерпи, увечья, эмоциональное давление - что все это, пока жива душа. Мишура, очищающие удары судьбы, это больно, ужасно больно, но телу можно вонзить сколько угодно, при условии, что человек без устали делает себя лучше, делает что-то для других.
"Они без меня смогут. А я без них - вряд ли. Если ради чего-то и жертвовать собой, то ради дела всей жизни. Не такая большая цена, если вдуматься."
И вот дверь открылась снова, и появились знакомые лица, смелые, настороженные, серьезные и слегка испуганные. Шныров было много, и они были одно.
Несмотря на весь ужас ситуации, Калерия слегка улыбнулась. Теперь-то все решится, как бы то ни было.

Все перемешалось: гиелы, пеги, шныры, берсерки, деревья... Уши заложило так, что Яра больше ничего не могла слышать, кроме своего хриплого дыхания и бешено колотящегося сердца. Она плотно закрыла глаза. И внезапно почувствовала толчок. Тот самый, роковой удар. Как ни странно, ей было ужасно больно - вроде бы не такие ощущения должен испытывать мертвец... или должен? Откуда ей раньше было знать? Те, кто испытывал нечто подобное, уже не могли рассказать об этом. По крайней мере живым.
Боль охватила все тело: от макушки до кончиков пальцев ног. Яре казалось, что вся она превратилась в сплошную тупую и пульсирующую боль. Ее просто разрывало на части – она не могла не о чем думать, кроме как о том, что ей безумно больно. Потом наступила тьма. Такая непроницаемая и холодная. Она заполнила сознание, подобно воде: медленно, неторопливо. И потом сквозь нее девушка услышала чей-то голос, который звучал так, как будто уши шнырки были плотно прикрыты подушками. Чей-то до боли знакомый голос, но вспомнить она его была не в силах. Но точно зная, что голос принадлежит тому, кто ей очень дорог, кому она безоговорочно доверяет, она пыталась прорваться сквозь темноту, которая не хотела просто так отпускать ее. Она давила, брала в тиски, но сознание девушки сопротивлялось, получая новые силы, когда вновь слышала знакомый голос. Кажется, он называл какое-то имя. Какой-то трудный, но короткий набор звуков, что-то знакомое, но так тяжело вспомнить… Яра, что такое яра? Очень странное слово… может, имя? Яра, Я-яра, хм, кажется, я его знаю, но почему его? Ее, имя же явно женское… Такое знакомое, я где-то его слышала… много раз… очень много. Может, так зовут мою подругу? А что означает слово «подруга»? Нет, это не то… может, так звали мою кошку, или хомячка… нет, тут что-то иное, еще ближе… настолько близко, что можно протянуть руку и схватить…
С каждым новым отпором появлялись новые звуки. Теперь, помимо голоса, она слышит еще и тяжелые шаги, взмахи крыльев, шуршание травы, чьи-то сдавленные крики… Наконец к ней вернулась и чувствительность – она почувствовала, что ее хлопают по щекам, трясут за плечи, давят на грудную клетку – но с какой целью? На ее лицо упали несколько капель воды – должно быть, дождь начинается. А голос все твердит свое: Яра, Яра… Да кто такая Яра? Неужели эта Яра важнее, чем я? Глупое имя, кто его вообще придумал? Яра, Яра, ну и что Яра? Мне какая разница до какой-то там Яры?
Наконец последний рывок, и шнырка почувствовала, что к ней вернулось зрение, и она попыталась приоткрыть глаза. Пока выходило плохо – будто на ресницы подвязали мешки с картошкой или они превратились в свинец. Но девушка не отступала, ведь она твердо решила наконец-то узнать, кто такая, эта загадочная Яра, которую, не умолкая, произносил голос неизвестного? От усилий увидеть обладателя ужасно знакомого голоса, у девушки вырвался едва слабый стон, за которым она наконец смогла приоткрыть один глаз, и после сразу же закрыть. Снаружи было так ярко, что было больно смотреть. Переждав пару секунд, девушка снова приоткрыла глаза, на этот раз оба. Свет, режущий по глазам, начал потихоньку угасать, вместе с тем возвращая девушке ориентацию в пространстве. Размытые пятна складывались в очертания различных движущихся предметов, но лишь одно шнырка могла различить точно – это нависшая над ней фигура. Это она все повторяла имя неизвестной Яры.  Но внезапно девушке стало все понятно – Яра, ведь это же к ней обращаются, значит, и зовут ее Яра.
Снова на лицо упало несколько капелек, но теперь это было уже не важно, ведь Яра смогла различить над собой человека – светлые волосы, светло-серые глаза, отчего-то такие грустные… несомненно, это был Афанасий. Вот почему голос-то и был таким до боли знакомым. Яра открыла рот, чтобы сказать Афанасию что-то очень важное, но язык еле ворочался, а из горла доносились только сиплое хрипение. Парень что-то прошептал, голос его почему-то был ломанным, неровным, да еще он и всхлипывал. Яра вновь напрягла зрение из полуоткрытых глаз – лицо парня было залито слезами, которые проложили множество дорожек по его грязному, измазанному и запыленному лицу. Так значит, это был не дождь – это были слезинки…
Яра вновь попыталась заговорить, то у нее получилось издать несколько горловых, непонятных звуков.  Но Афанасий и без того понял, что нужно шнырке: он аккуратно приподнял ее, обхватив за плечи и спину, и попытался ее более-менее усадить. Как только он это сделал, у девушки резко закружилась голова, и виски будто сдавило стальным обручем, но снова тот же Афанасий не дал ей повалиться на землю. Ярина спина наткнулась на что-то мягкое, ибо повернуться она была не в силах, но Афанасий и без того объяснил, что ей посчастливилось упасть прямо на огромного берсерка, который так и не понял случившегося, сразу же скончался.
Когда головокружение отошло, девушка дала понять, что теперь ее надо поставить бы и на ноги. Афанасий тут же принялся исполнять, и через несколько минут пыхтения и кряхтения Яра все же была поставлена на ноги. И тогда девушка увидела мчавшуюся прямо на них фигуру – вихрастая прическа, огромная безразмерная куртка… это был Ул. От волнения у шнырки подкосились ноги, которые незамедлительно превратились в бесполезные подпорки для тела, оказавшись ватными. И тут ее снова подхватили руки, точнее, пара рук, ибо теперь ее удерживали Афанасия и Ул.
- Нет, не могу пошевелить ими. Они меня не слушаются… трудно, все, опустите меня обратно, мне трудно стоять…
Но несмотря на требование Яры, ни Ул, ни Афанасий не положили ее обратно. Вместо этого они перекинули руки Яры себе на плечи и медленно поволокли ее. Именно что поволокли, ибо Яра не могла сделать даже шага. Моментально поняв, в чем дело, Ул подхватил саму Яру, перекинув ее ноги на свои руки, и стал нести дальше. Голову же аккуратно переложил пришедший на помощь Афанасий, так что теперь девушка покоилась на руках Ула.
Только теперь она заметила, что все шныры, и средние, и младшие, послушно складывают оружие и куда-то направляются, подгоняемые берсерками. Это зрелище больше напоминало стадо овец, которых ведут на пастбище пастухи. Яра не понимала, как такое могло случиться. Никогда, ни при каких обстоятельствах шныры не сложили бы шнепперы и не направились бы туда, куда их толкают ведьмари, послушно склонив голову. Что произошло? И что случилось с самой Ярой? Своего падения девушка не помнила и не могла вспомнить – голова ужасно болела, как будто отходила после наркоза. Тоже самое было и с телом, особенно с ногами. Яра вновь взглянула на шныров – никогда она не видела таких поникших, опустошенных глаз. Это пугало.
Но Ул не направился вместе с остальными, нет, он наоборот, пересек через всю колону и направился к маленькой кучке, стоящей близ другого входа в здание. В кучке стояли два знакомых лица – Родион и Макс, а около них, точно стервятники копошились маги третьего форта с парочкой берсерков, которые были приставлены к ним явно не для компании. Когда Ул вместе с Ярой на руках поравнялся с ними, их небрежно толкнули внутрь и куда-то повели. Самой обстановки Яра не видела – все пространство перед ее взором занимала широкая спина Макса.
Никто не знал, куда их ведут. Но все шли молча, с отсутствующими лицами. Шли они долго, но, наконец, их завели в какое-то помещение, достаточно просторное, но все же тесноватое для такой толпы. Делать было нечего – четверка старших шныров кое-как разместились в маленьком кабинете. Когда же спина Макса наконец-то перестала маячить перед глазами, то первое, что Яра увидела, это Кавалерию – вид у нее был порядком вымотанным, но улыбка была теплая, своя, шныровская. После взгляд Яры пал на ухмыляющегося босса ведьмарей  - Гая, вслед за ним пошел Арно, пестрый Дионисий, угрюмый Тилль, настороженный Андрей и белый как полотно Долбушин с небезызвестным зонтом. Ул аккуратно, чтобы не растревожить Яру, усадил девушку на стул, а сам остался стоять около нее. Яра пока еще туго соображала где она и что собственно происходит. Голова так и не проходила, и все присутствующие, находящиеся в поле ее зрения, легонько вибрировали и двоились в глазах. Яра постаралась сфокусировать взгляд на Кавалерии.

Отредактировано Яра (2012-07-19 04:23:54)

Две воздушных петли, затем столбик и столбик с накидом.  После снова воздушная петля.  Или… нет? Разве после столбика с накидом не идет просто столбик?..  Эльб бы его побрал! Там же еще был столбик с двойным накидом, я точно помню!
Андрей уныло спрятал черную ручку, которой только что выводил непонятные символы на своей широкой ладони,  в карман пиджака.  Сегодняшний день можно было смело вносить в памятный календарь как особо неудачный. Еще утром телохранитель потерял ту самую схему для вязания крючком, что сейчас старательно пытался по памяти вспомнить и зарисовать у себя на руке. Его любимые лилипутики остались без теплых вязанных кофт к осени, а сам мужчина погрузился в глубокое уныние, в коем намеривался пробыть до конца дня, пересматривая любимый боксерский поединок. Планы разрушило объявление Долбушина о том, что они срочно едут на работу. Шеф и сам был не рад такому повороту событий, и, наверное, именно поэтому уже в главном штабе назвал Андрея «идиотом» Вроде бы пустяк, а обидно. Долбушин.. Он всегда такой с тех пор, как Аня пропала. Все у него вокруг идиоты и… идиоты. И ладно бы посторонние люди, какой-нибудь полоумный берсерк  из первого форта, или маг-псиосник! Таких, конечно, не жалко. Гнать таких в шею от нормальных людей подальше. Но проблема заключалась в том, что маги и берсерки попадались под руку шефу в моменты гнева намного реже, чем собственный телохранитель. Вот и загребай все шишки. 
Андрей смутно соскребал с самых темных закоулков души крупицы желания обидеться на шефа, но таких оказалось слишком мало. Мужчина ограничился тем, что громко и обиженно засопел, отворачиваясь. Но, наверное, Долбушин этого даже не заметил, ибо в кабинет внесли Кавалерию. Начались разговоры. Происходящим Андрей интересовался еще меньше, чем шеф. Ему претили эти бесконечные и бессмысленные «дуэли на языках». Вот Кавалерия... Она же враг, верно?  Так почему её просто не убить? Я не горю желанием её убивать, но так нас намного быстрее отпустят домой.
Потом началось то самое «кино». На несколько секунд Андрей сильно заинтересовался происходящим на экране. Вот где жизнь кипит! Мужчина аж подрагивал от желания оказаться в гуще событий, переминался с ноги на ногу, пожирал глазами шныров на экране и сжимал могучие кулаки. Возможность размятся была дразняще близко, почти под носом, и одновременно бесконечно далеко. Она  растравливала душу, и Адрей усилием воли заставил себя переключиться на что-то нейтральное и успокаивающее. Например, на схему вышивки, которую ему, очевидно, всё же не вспомнить. По-другому и быть не может – день-то неудачный!
Послышалось множество приближающихся шагов, и Долбушин тихо произнес:
- Пусть сдвигаются куда угодно, но не на меня.
Андрей быстро кивнул и сжал скулы – так он казался себя намного страшнее и убедительнее. Мужчина сделал маленький шаг вперед, отгораживая шефа от всех широкой спиной. Теперь его точно никто не толкнет и не сдвинет, а таранить Андрея занятие глупое и небезопасное.
Неожиданно телохранитель почувствовал, как Долбушин резко переменился, что-то его сильно взволновало. Это было сродни шестому, необъяснимому ощущения, в которое не верят скептики, и, возможно, не верил и сам Альберт Федорович. Андрей же никогда не задумывался: верит он или нет, просто инстинктивно ощутил, как шеф закаменел на месте. Телохранитель резко обернулся, не понимая, в чем проблема. Рядом с Долбушиным никто не стоял, и дубинкой его не колотил, так в чём же проблема? Простому Андрею сложно было понять, что волнения могли быть не связаны с непосредственным физическим воздействием. Он снова оглянулся, скользя невнимательным взглядом по однообразным для себя лицам, как вдруг наткнулся на что-то знакомое, яркое. У двери стояла девушка, которая была немыслимо похожа на Аню. И веснушки и волосы, и даже выражение лица. Но разве может это быть Аня? Андрей впал в ступор и почесал щетинистую щеку. Происходящее настораживало.
- Шеф, смотрите! На Аньку-то как похожа! – не сдержавшись, простодушно воскликнул он.

Отредактировано Андрей (2012-07-21 02:51:24)

Просьба внимательно прочитать пост и нижеприведенное примечание всем задействованным игрокам.

...Когда битва, в общем-то, давно закончилась, берсерки уже возвращались от гиелятен, а шныры почти в полном составе находились внутри штаба, финансисты и маги тоже стали неторопливо сматывать удочки. Многие гуляли по полю боя, копаясь в карманах немногочисленных мертвых коллег и, как бы это печально не звучало, еще более немногочисленных погибших противников. Самые умные пользовались перчатками, чтобы не дай эльбеус не активировать случайную атакующую закладку. Более неопытные или неподготовленные клептоманили на свой страх и риск. И, как всегда случается в мире, где действует лишь закон подлости, по-настоящему «повезло» именно одному из них.
Это был плотный, среднего роста, без всяких особых примет мужчина из второго форта. У него не было эльба, он не являлся инкубатором и получал в качестве зарплаты не псиос, а лишь деньги. Он уже неделю лежал в постели с сильнейшей неожиданной простудой. Но и этого человека выдернул безжалостный звонок начальства, и этот человек, кашляя и потея, приехал в штаб на машине одного из наиболее дружественных ему коллег. Этот человек сражался, если можно так назвать выцеливание из дрожащего арбалета слишком быстрых и светлых фигур, носящихся по темному облачному небу. И счел себя вполне право имеющим, чтобы обчистить карманы врага.
Шел он медленно, буквально плелся, во многом отставая от большинства своих единомышленников, да и проверял не очень тщательно – как отцу ему было очень и очень неприятно смотреть на мертвых молодых людей и девушек, а рыться в вещах коллег почему-то не очень-то и тянуло. Забрел куда-то уже за штаб, оглядевшись, закурил, вскоре потушил сигарету и собрался было возвращаться ни с чем, как вдруг ему в глаза посветила фонариком сама Фортуна. Чуть поодаль, в метре от границы щита штаба, о существовании которой мужчина, разумеется, даже и не подозревал, лицом вниз лежал труп в шныровской куртке. Под телом растеклось кровавое месиво. Заранее морщась, человек из второго форта отбросил сигарету, не заботясь об огоньке, еще тлеющем на самом её кончике, и, шаркая, подошел к мертвому шныру. Негнущимися скользкими пальцами он охлопал куртку, задние карманы джинсов, скривил губы и собрался уже отойти, как вдруг заметил, что замок на окровавленных полусапожках трупа – наверное, это все-таки была девушка, хотя по короткой прическе и сильным рукам такого не скажешь, - разошелся, и что-то поблескивало на фоне красноватой грязи.
Финансист мгновенно забыл о своей болезни и алчно ухмыльнулся. Он, хоть и понаслышке, но знал, какие сказочные суммы может отвалить начальство за самые банальные предметы, принадлежащие безымянным подросткам-камикадзе – разноцветные большие камни, резные фигурки, наконец, даже за широкие браслеты, что обхватывали запястья каждого «ныряльщика»  и, собственно, их куртки можно было получить приятно округлую сумму. Но мужчина не желал рисковать, зная, что и куртку, и браслет заберут вскоре либо его собственные коллеги, либо кто-нибудь из тех же подростков. И если вторые вряд ли будут слишком шумно реагировать на пропажу инвентаря, то для Организации это будет сигналом к тому, что в собственных рядах затесался лишний карманник.
Поэтому ведьмарь, присев на корточки, лишь осторожно, двумя пальцами коснулся почему-то очень теплого предмета и осторожно вытянул его из обуви шныра. Поднял на уровень глаз, вытер рукавом ветровки, прищурился и наклонил голову, рассматривая.
Это была фигурка крылатой лошади, о которых до своей работы в Организации нынешний финансист слышал только из сказок. Но эти подростки, кем бы они ни были, летали именно на таких несуществующих животных; впрочем, так называемые «берсерки» из третьего форта ведь тоже не отставали, оседлав кого-то вроде смести грифона, мопса и бульдога. А сейчас серебристая, блестящая и как будто светящаяся изнутри, касающаяся руки неожиданными волнами тепла фигурка так называемого пегаса лежала на ладони рядового ведьмаря-второфортника, глядела на него живыми черными глазами, и, кажется, даже еле ощутимо дергала крыльями, пытаясь взлететь.
«Может, это их детеныш, жеребенок?» - почему-то без всякой тревоги, очень отстраненно подумал мужчина, перекладывая трепещущее серебро в другую ладонь. – «Да нет, вряд ли эти шныры бы посадили живое существо в сапог. Н-но... тогда...»
Додумать он не успел – кто-то из руководящих добыл усилитель и зычным голосом призывал всех вернуться к штабу и заходить небольшими группами. Финансист тут же встал, с жалостью взглянул на мертвую ныряльщицу и убрал фигурку во внутренний карман куртки. В горле у него почему-то больше не свербило, голова стала непривычно легкой, но зато на душе заскребли кошки.
«Скольких я сегодня убил? И скольких пытался? Черт... это ведь почти дети! Ну все, сдам эту крылатую лошадку, получу деньги и ухожу. Надо будет найти какую-нибудь нормальную работу... у меня диплом врача, в конце концов! Хотя бы в городскую больницу... в реанимацию... надо...»
Уже не желая ни о чем думать, он ощупал куртку снаружи, чувствуя, как еще сильнее нагревается серебряная фигурка, оказавшаяся прямо напротив сердца. Повинуясь минутному порыву, поднял голову, глядя на задыхающееся от туч и жаркого солнечного света небо, сделал несколько шагов так, не смотря себе под ноги и идя просто по инерции, и вдруг наткнулся плечом на что-то вроде бы твердое, но какое-то податливое, как застывший мыльный пузырь с толстыми стенками. Торопливо повернув голову влево, мужчина нахмурился – стена была от него еще достаточно далеко, и как-то совершенно машинально надавил на «стенку пузыря» плечом, пытаясь разорвать её.
Левую часть груди у него обожгло как будто настоящим пламенем. Преграда лопнула, воссоздав полную ассоциацию с мыльным пузырем, и финансист, не удержав равновесия, свалился на высохший неровный газон. Ему вдруг почему-то стало очень трудно дышать. Вокруг зажурчали водопадами голоса, сотни, тысячи голосов – и лишь меньшая часть их была человеческими. Другие же слышались как-то жутко, хрипло и одновременно вкрадчиво, но очень, очень панически. Наравне со всем этим звенело еще что-то, больше похожее на музыку, звенело, уже затихая.
Человек, столь неосторожно подобравший закладку в виде серебряного пега, разлепил веки, глядя ввысь, на темное и страшное небо. По ушам, прерывая шум голосов, ударил гром. По сетчатке глаз скользнула ослепительная молния. Пламя, вспыхнувшее под курткой, вдруг похолодело, зашевелилось, отращивая крылья, прорвалось сквозь тонкую ткань, оставив за собой большую дыру и мгновенно взмыло куда-то очень, очень высоко, к последним пронзительным лучам уже почти исчезнувшего солнца. Провожая пега взглядом, мужчина увидел, как кто-то по пояс высовывается из окна второго этажа, кричит, пытаясь перебить гром, махает руками... и вдруг все потухло, как телевизор, который резко выдернули из розетки.
А улетевшая на темное страшное небо закладка случайно задела там огромными крыльями и опрокинула с десяток ведер холодной, грязноватой воды...